Новый альбом «Край» продолжает социальный этап в творчестве музыканта, начатый предыдущим диском «442». Причем на сей раз Дельфин, вновь ужесточивший звучание, говорит не от имени разных героев, а от первого лица. На пластинке нашлось место, в частности, песне «МСКВ», явно перекликающейся с молодежными протестами в столице.
— Новый альбом «Край» звучит как логичное продолжение предыдущей остросоциальной пластинки «442», да и перерыв между ними получился совсем небольшой. Как создавались эти песни? Почему одного диска не хватило?
— Да просто всегда что-то не дает покоя, и это беспокойство выливается в то, что ты что-то делаешь.
— Перед выходом «442» вы сравнивали свой поворот в сторону социальной лирики с форточкой, из которой вас «просквозило» текущей новостной повесткой. Выходит, из нее сквозит до сих пор?
Началось с того, что я сам решил сделать трек с социальным подтекстом. Казалось, что это может привлечь внимание — заодно и мы могли отойти немного от «асоциальности» предыдущих альбомов. Так получилась песня «520». В общем, хотел написать один трек, а потом втянулся. (Смеется.) Не смог остановиться. К сожалению, этот сквозняк проник в какие-то мои личные переживания — «Край» как раз об этом. То есть внешние раздражители, от которых я пытался спрятаться, которые считал едва ли не последним, о чем стоит рассказывать слушателям, стали влиять на какие-то мои сокровенные мысли. Так или иначе, все эти вещи из внешнего мира стали почти неотъемлемым фоном для куда более интересных событий в моей жизни. «Край» — это попытка проговорить все это и тем самым избавиться.
— От «442» было ощущение, что вы смотрите телевизор и думаете: «Что же делается?», а герой «Края» понимает, что и сам живет в этом телевизоре.
— (Смеется.) Ну да, примерно так и есть. Надеюсь, дальше начнется какой-то новый этап. Мне самому интересно, каким он будет.
— Уже идет работа в этом направлении?
— Есть какие-то идеи — о звуке, о наборе инструментов. Какие слова к этому подобрать, я пока не знаю, честно говоря. Но мне нравится, что идея звучания альбома может влиять на слова. Это забавно.
— Вы не объясняете цифры из предыдущего альбома, но на «Крае» есть песня «1984» — это число совершенно понятное. У вас правда есть это ощущение жизни в антиутопии?
— Есть. Причем прежде чем написать песню, я перечитал книгу, посмотрел фильм — и поразился тому, насколько он тексту соответствует. А когда я узнал, что он еще и снят в 1956 году, то вообще офигел — настолько современно он выглядит. И меня не покидало ощущение абсолютного совпадения с нынешней действительностью. Там, конечно, все несколько утрировано, но в целом все примерно так и есть.
— На концертах ваш состав звучит как полноценная рок-группа, но вы не раз говорили, что не владеете ни одним инструментом. Как тогда сочиняются песни?
— Я слушаю, как ребята импровизируют на репетиционной базе, и очень четко выделяю музыкальные паттерны, из которых потом может что-то родиться. Или прошу их записывать какие-то партии, с которыми потом дома работаю. Иногда я ошибаюсь, но это бывает редко. Более того, когда они уходят в какие-то эксперименты, я это только приветствую — из этого часто получается что-то интересное.
— То есть вы фактически занимаетесь монтажом и все?
— Ну да, монтаж, обработка — если грубо. Ну и зачастую я поверх доигрываю какие-то мелодические клавишные партии.
— Как вы сейчас сами себя определяете? Как поэт?
— Автор-исполнитель! (Смеется.) Ну если серьезно, то, наверное, как поэт, да. Другое дело, что я имею возможность положить стихи на музыку, чтобы они произвели большее впечатление, чем при чтении с листа.
— Давайте теперь немного вернемся в прошлое. Вы как-то соотносите себя с Дельфином времен «Мальчишника» или альбома «Не в фокусе»? Как вы тогда себя чувствовали?
— Да прекрасно чувствовал — лучше, чем сейчас. (Смеется.) Потому что я был молод и многого не знал. Незнание — хорошая вещь в том смысле, что знание — это интересно, но в то же время всегда немного грустно…
На самом деле мне сложно вам ответить, потому что я совсем не живу этими воспоминаниями. Чтобы в них погрузиться, надо сесть и как-то всерьез на этот счет задуматься. Время от времени что-то всплывает в голове, и я думаю: «Да ладно! Это правда со мной произошло?» Я больше думаю о будущем, выстраиваю какие-то планы… Если говорить в общих чертах, то было весело и я был счастлив, что имею возможность записываться в настоящей студии.
— При этом внешне было ощущение, что вам как раз нравится быть звездой. В вас было много эпатажа.
— Я не списываю эпатаж со счетов. Просто сегодня меня не интересует эпатаж сам по себе. Если я пользуюсь этим приемом, то он должен что-то в себе нести. Вполне возможно, вы скоро увидите это в новых видео.
— Можете коротко сформулировать, какими для вас были девяностые?
— Если коротко… Все время было холодно. Почему-то когда я вспоминаю о тех временах, то чувствую холод. Может, это связано с какой-то неустроенностью, не знаю. И, с другой стороны, это было время большой, настоящей дружбы — об этом я тоже часто вспоминаю. Потом мы повзрослели, и все это куда-то делось. Но это нормальный процесс.
— Из ваших слов следует, что вас и тогда происходящее вокруг не особенно интересовало.
— Не интересовало, да. Я принимал все как должное. Нет продуктов в магазине — значит, так и должно быть. Я был сосредоточен на том, что я делаю, и своих увлечениях — музыке, танцах и девушках.
— Вам не кажется, что девяностые возвращаются?
— Да, кажется, витки спирали, по которой мы движемся, сжимаются все уже, и, возможно, мы застанем момент свертывания — когда она начнет заново расходиться вширь… Но это так, просто красиво звучит. (Улыбается.) Есть, конечно, какие-то закономерности — возвращается мода, музыка, на каких-то новых уровнях.
— Ощущения холода, о котором вы говорили, у вас сейчас нет?
— Нет. Но это связано с тем, что у меня есть семья, которая все время дает очень много тепла.
— Я спрашиваю потому, что, возможно, во время написания этих песен вы думали, как мы оказались в той антиутопии, о которой вы сейчас говорите.
— Да в этом как раз нет ничего удивительного. Мы люди и оказались там, где оказываются люди. Так происходит везде — просто где-то хуже, где-то лучше. Но глобальной разницы нет. Где-то люди просто загнаны в рамки такого слова, как «толерантность».
— Вы не очень верите в это слово?
— Я в него вообще не верю. Это какая-то полная ерунда, выдуманная.
— А в эволюцию общества вы тоже не верите?
— Наверное, в глубине души верю, но происходящее всю жизнь пытается убедить меня в обратном. Просто люди такие удивительные существа. Они способны делать невероятные, прекрасные вещи… Мы люди. Мы способны копаться в говне, а в следующую минуту — подниматься до ангельских высот.
— Вы в связи с вещами, о которых поете, испытываете только ужас или все же видите какие-то пути выхода?
— По-моему, единственный выход — не обращать внимания на это, а по возможности просто валить.
— Куда?
— К морю. Ловить рыбу, купаться на пляже. Что тут делать? Непонятно…
— У вас же наверняка есть все возможности для этого?
— Я и хочу так сделать. Осталось дождаться, когда дети окончательно повзрослеют и будут меньше нуждаться в родителях. Тогда мы и отправимся куда-нибудь, где потеплее.