В преддверии концерта в Минске журналу OnAir удалось поговорить с Дельфином о его детстве и зрелости, о том, какому чувству музыкант учит своих детей и в какую верит любовь.
Пишущим людям, наверное, часто задают этот вопрос, но, готовясь к интервью, я не нашла вашего ответа на него: помните что-то первое, что вы написали? Пара детских строк, открытка с текстом в рифму, стих в школе — что это было?
Это было в пионерском лагере, зимой. Я был в классе третьем или четвертом; меня попросили написать стихотворение в новогоднюю стенгазету. Вот это был первый раз, и я тогда так и не смог придумать стихотворению конец. Его так и напечатали — без конца. Уже и не помню, о чем оно было. А основательно начал сочинять, когда возникла потребность в текстах для рэп-музыки, кто-то должен был взять на себя эту роль, и я попробовал этим заняться.
Ваше детство — какое оно? Каким вы его помните?
Детство мое было счастливым благодаря моим родителям и их отношению ко мне. И это, пожалуй, самое главное и самое важное, что было в моем детстве. Но я крайне редко погружаюсь в подобные воспоминания, и вообще, больше думаю о будущем, чем о прошлом. Наверное, придет время, когда меня начнет сильнее интересовать прошлое, но, по моим ощущениям, это будет еще не скоро.
Какой самый толковый совет вы получили в жизни?
Наверное, это был очень дружеский такой совет: не зарубаться и не отказывать себе в маленьких радостях. Чему я следую по сей день — мне кажется, это очень верный совет. Он был от моего товарища, это было очень давно, когда мне было лет 17—18 и я был в компании людей намного старше меня.
А помните свой первый выход на сцену?
Я могу быть неточным, но, скорей всего, это случилось в школе и было связано с какими-то мероприятиями. Если же говорить о профессиональном уровне, то первый мой концерт, за который я получил деньги, состоялся в Минске, на арене цирка. Было очень забавно, потому что мы с «Мальчишником» выступали перед «Сектором газа», и люди, которые пришли послушать эту группу, кидались в нас чем было можно и чем было нельзя. Собственно, этим мне и запомнилось то выступление.
Сегодня: выступать в клубе перед тысячей человек или перед десятками тысяч на большом опен-эйре — где вам комфортней?
Пожалуй, в клубе. Там более адресно получается. Но большие мероприятия тоже интересны: на них немного по-другому себя ведешь, для них по-другому составляется программа, туда приходят люди, которые, может быть, впервые нас услышат. Поэтому большие открытые выступления на фестивалях — скорее часть рекламной акции для тех, кто не знает, что мы делаем. И, может быть, услышав нас, они проявят интерес и придут в клуб, чтобы ближе познакомиться с нашей музыкой.
Вас много спрашивают о раннем творчестве, о том, есть ли вещи, которые сегодня хотелось бы переделать или не делать вообще. На что вы отвечаете, что в каждом периоде делали то, что вам было близко, и что ваше творчество меняется вместе с вами.
Да, на мой взгляд, так проявляется естественное течение времени. Просто есть люди, которые боятся этого и продолжают делать ровно то же, чем они занимались 20 лет, думая, что они никак не поменялись за это время. Это всегда очень заметно и выглядит странно. Мне кажется, чем старше становишься, тем больше интересного тебе открывается. Да, бывает страшновато, но все равно интересно. И если есть возможность все это перекладывать на свое умение (неважно, чем ты занимаешься: у станка стоишь или картины пишешь), то это всегда очень здорово. Тот же токарь, который 60 лет проработал, — его заготовки к концу жизни будут очень филигранными и точно будут отличаться от тех, что он делал в 20 лет.
В сентябре вам исполнилось 47. Дельфин в 47 — вы про что? Чем вы «дышите» сегодня, что интересно?
Не устаю сам себе задавать этот вопрос. И как раз размышляю о том, какой должна быть следующая пластинка. Но поскольку сейчас мы находимся в процессе отработки альбома «442», то пока живем им. Параллельно я пытаюсь себя послушать и разобраться, что именно внутри меня происходит.
Какую-то основную эмоцию слышите?
Не уверен, пока ни в чем не уверен.
Свой возраст — вы его вообще чувствуете?
Не знаю. Возраст… В физическом плане, моральном, умственном — конечно. Но это абсолютно нормальный процесс, и я не знаю, что с ним делать. Он просто идет параллельно со мной и как-то влияет на то, что я делаю. Просто о других вещах я думаю гораздо больше, чем о возрасте
Я спрашиваю потому, что вы по-прежнему создаете актуальные вещи. Что для вас молодость? Человек молод, пока..?
Пока у него остаются какие-то иллюзии по поводу мира, в котором он живет. Какие-то положительные иллюзии. Тогда он может считать себя молодым. Когда он верит, что все-таки найдет себе друзей. Или что у него есть друзья — что в принципе большая редкость. Когда иллюзий уже нет и человек понимает, где конкретно он находится, и с кем имеет дело, и кто такой он сам, то начинается зрелость. А потом, когда начинается разочарование бесцельно прожитыми годами, — вот это уже называется старость. (Смеется.)
Вашей дочери около 20, сыну — 12. Быстро время пролетело?
Фух, моментально. Вообще моментально.
Вы строгий отец?
Пожалуй, что нет. Больше раздражительный, нежели строгий, но я стараюсь держать себя в руках. (Смеется.)
Случалось ходить на родительские собрания?
Один или два раза. Я просто не очень хорошо там начинаю себя чувствовать, и, слава богу, супруга взяла на себя все эти школьные обязанности, ей большое спасибо за то, что я освобожден от данных процессов.
«Не очень хорошо там начинаю себя чувствовать…» Там — вы имеете в виду на родительских собраниях или в школе?
В школе. Ну, как-то не в своей тарелке, да. Я не сильно ее люблю. От собственной школьной практики у меня не очень хорошие ассоциации. Осталось ощущение какого-то всеобщего бардака от школьных лет. Особенно по сравнению с тем, что я наблюдаю в современности: с тем, как училась моя дочь, как учится мой сын. Когда они действительно учатся; когда им уделяют внимание учителя. А не тогда, когда в классе 45—50 человек, и всем абсолютно все равно, что происходит, — как было у меня.
То есть сейчас школа поменялась в лучшую сторону, по-вашему?
В общем — да. Есть к чему стремиться, но сегодняшний уровень, хоть и недостаточный, на мой взгляд, но намного лучший, чем был в моем детстве.
Чему вы сам учите своих детей?
Наверное, одна из основополагающих ценностей — чувство юмора. Это очень хорошее чувство, которое и мне помогает, и моей супруге, и нашим детям. Они его переняли от нас в полной мере, и мы пытаемся его развивать. Потому что если чувство юмора есть, все будет хорошо. И умение, смелость совершенно спокойно смеяться над собой.
А дети чему вас учат?
Терпению, наверное, в первую очередь. И наблюдению за самим собой. И необходимости держать себя в определенном тонусе, чтобы быть им полезным.
Ваше творчество. В первую очередь оно про эмоции человека, у вашего лирического героя — невероятно широкий чувственный опыт. Вы сочиняете песню «713» о пилоте бомбардировщика, которого принято считать убийцей, но пишете ее так, что в результате даже его можно понять. Не оправдать, а попытаться понять то, что, возможно, происходит у него внутри. Такая эмпатия и понимание механизмов чувств — есть теория, как вы такой получились?
Я как-то даже не задумывался об этом. Видимо, это свойственно мне изначально, и я неосознанно пользуюсь этим, если его так можно назвать, умением. Но скорее всего это не умение, а… Я просто такой есть. Для меня это какая-то естественная история, я просто по-другому не могу.
Эта невероятная чуткость всегда так сильно было проявлена в вас?
Плюс-минус всегда, да. Возможно, в юности не настолько. Но с возрастом любая особенность развивается.
Как с таким «умением» живется в быту? Как вам в общении с людьми?
Тяжело мне в общении с людьми. (Вздыхает и смеется.) Не могу сказать, что я избегаю общения, но специально на контакт никогда не иду.
А с вашими близкими?
Наверное, человека, который так чувствует, тяжело обмануть в эмоциональном, что ли, плане. Мы не обманываем друг друга, у нас такой проблемы не стоит. Друг у друга на ладонях. Это самое главное, что есть в нашей семье, что нас объединяет, — максимальная открытость.
Какое самое разрушительное для человека, по-вашему, чувство?
Я думаю, таким может быть любое из основных чувств. Та же любовь, если она безответная; и страх, и ненависть, и злоба, и трусость. Все что угодно, если это чувство какими-то обстоятельствами сильно гипертрофировано и изнутри пожирает человека.
Для вас какое чувство самое тяжелое? На данный момент.
(Пауза затягивается.) Для меня, наверное, это отношение к самому себе, какая-то претензия. Иногда ловлю себя на том, что я сам себе недоговариваю чего-то. Пытаюсь себя обмануть, но ловлю сам себя на собственной лжи и пытаюсь с этим бороться. Это такая обычная борьба для меня.
Любовь. Вы пели про нее разное: «Она сама по себе невесома, она легче, чем твои мысли», «она руками своими нежными петлю на шею тебе набросит», «любовь — прокисшие щи, мечта — помойное ведро»… И много еще о любви даже там, где этого слова в ваших стихах нет. Какая любовь для вас самая ценная?
Если в максимальном смысле этого понятия — то преданная. Такая собачья любовь, когда вне зависимости от того, как ведет себя объект твоей любви, ты абсолютно предан ему и тебя ничего не смущает. Любовь как служба, как преданность, как… Мне кажется, так.
Верите в существование людей, которые не способны любить?
Да. Я думаю, таких людей большинство. Потому что чаще всего люди принимают за это чувство совершенно другие смеси чувств: иногда — жалость, иногда — просто страсть, еще что-то. В чистом виде любовь встречается очень редко. Люди женятся и выходят замуж по очень разным причинам и, на мой взгляд, очень редко по любви, по ее самому высокому критерию. Это такая же редкость, как дружба, как все те светлые чувства, о которых мы читаем в детских сказках и которых на самом деле практически не существует.
Ваше творчество — оно в первую очередь про смысл. Вам наверняка доводилось выступать на зарубежной сцене, перед нерусскоговорящей аудиторией. Для вас есть разница в ощущении публики на таких концертах?
Я бы не сказал, что мы выступали перед иностранной аудиторией. Даже если выступали где-то в Финляндии, или в Лондоне, или в Праге, то основной контингент на наших концертах — русскоговорящие люди.
Учитывая это, решились бы вы переехать в другую страну и творить там?
В рамках какого-то проекта, в котором была бы необходимость присутствия в данной стране, — думаю, что да, это было бы интересно. Если именно по собственной инициативе куда-то переезжать… Может быть, почему бы и нет. Но то, что я бы там делал, наверняка сильно поменяло бы форму от той, что я делаю здесь. Не могу даже представить, что это было бы, — все будет зависеть от страны, от места и от того, как я себя смогу там ощущать.
На концерты других исполнителей ходите?
Это бывает крайне редко, потому что мне хватает своих собственных. Когда я оказываюсь в подобной ситуации, чувствую себя как на работе. (Смеется.) Из последнего — летом я был в Мадриде на большом фестивале и слушал там Queens of the Stone Age и Depeche Mode.
Кто понравился больше?
Что-то не очень мне понравилось ни то, ни другое. Как-то со звуком не удалось, на мой взгляд. Но все равно было приятно. Мне в принципе интересно то, что происходит с музыкой, я интересуюсь любыми жанрами и направлениями, понемножку отовсюду что-то хватаю. Сейчас конкретных имен вам не назову, надо искать в плеере. Но там есть и классическая музыка, и танцевальная, и экспериментальная, и саундтреки к фильмам — лишь бы это было интересно и удивительно.
О новой музыке. Мне запомнился неожиданный ответ Макса Фадеева из интервью Юрию Дудю на вопрос о том, как он ее оценивает: «Я не очень люблю новую музыку. Не нравится то, что музыки не стало. Сейчас в основном дизайн звуков. Определенный звук стал интересным — и все его подхватили быстро. Сейчас вопрос только звуковых находок». А какие общие тенденции в музыкальной индустрии выделяете вы?
Я думаю, что генерального направления в музыке нет, и все, что сейчас происходит в музыке, взаимодополняет друг друга. Те же звуковые дизайнеры (если мы их условно так назовем) очень сильно влияют не только на массовую музыку, но и на людей, которые занимаются «большой» музыкой. Эти люди используют разработки дизайнеров для воплощения своих идей, которые вполне можно отнести к более серьезной музыке. Сегодня одни стили влияют на другие; если начать глубоко копать, можно странные истории отыскать, о существовании которых мы даже не могли себе представить. Музыка — она как паутина. Хотя нет, не паутина, а грибница, я бы сказал. Она растет, движется в разных направлениях, и иногда где-то вылезают «грибы» в виде отдельных исполнителей, которые на какой-то момент времени делают то или иное направление или звук более актуальным. Какая-то такая история, на мой взгляд, происходит.
Ваш последний альбом «442» вызвал очень большой интерес, ведущие российские СМИ брали у вас интервью, в которых было много вопросов о политике, о гражданской позиции. А для вас пластинка вообще про это?
О гражданской позиции. А для вас пластинка вообще про это? Нет, она не про это. Она просто про человека, который неожиданно в это окунулся, и про то, как он все это воспринимает. Не совсем моя история, но уж поскольку я об этом заговорил… До меня это как-то достучалось, долетело из телевизоров, радиоприемников и утюгов настолько, что захотелось сказать об этом. Это не политические лозунги, не политическая позиция, а просто констатация того, что происходит вокруг.
Вы как-то сказали, что «одна из замечательных вещей, которые могут происходить с человеком, — это путешествие». Можете пояснить почему?
Я думаю, если есть вариант постоянно путешествовать, если есть финансовая возможность не быть привязанным к одному месту… Если б она у меня была, я бы так и делал, не жил бы на одном месте, а жил бы в разных городах какое-то количество времени: здесь — месяц, там — год, еще где-то — неделю. Объездил бы весь мир. Это же колоссальные впечатления. Те люди, которые решились на это, — я им искренне завидую, это очень круто.
Что дают человеку путешествия, по-вашему?
Они ему дают понимание того, что мир намного разнообразнее, чем тот, к которому человек привык. И что можно смотреть на одни и те же вещи с совершенно другой стороны. И что в каждой стране угол этого зрения определенный. Все это можно сопоставлять, делать выводы относительно того, что происходит у тебя дома, когда ты туда возвращаешься из какого-то длительного и приятного путешествия.
Вспомните свои самое приятное и самое ужасное путешествия?
Мое самое ужасное путешествие никогда не заканчивается, оно называется «гастроли». (Смеется.) А самое приятное — это, наверное, семейный отдых где-то на океане посреди зимы. Отлично.
Какой вы в поездках? У вас есть режим туриста, когда вы берете какую-то карту и идете по достопримечательностям?
Не-не-не. Я не такой турист. Я думаю, что намного больше ты узнáешь о городе, в который приехал, если два часа просидишь на центральной площади за столиком в кафе, просто глядя на людей; делая выводы относительно того, кто они, что они; куда едет этот человек; почему женщина в окне напротив вешает занавески сиреневого цвета. А эти вечерние прогулки в никуда по какой-нибудь европейской столице — они намного больше дают, чем посещение исторических достопримечательностей галопом по Европам. Достопримечательности, конечно, тоже здорово — если они попадаются по пути. Но это не цель.
Если выбирать между направлениями Европы и Азии, что предпочитаете?
Азию. Потому что ты там находишься как будто один, несмотря на большое количество людей. Ты настолько другой для них, что все равно остаешься один. Ты можешь вступать в коммуникацию в любой момент, но тебя окружают совершенно другие люди, другая культура, и ты можешь спокойно существовать в собственном внутреннем мире. Это очень успокаивает, мне очень нравится это ощущение.
А зачем ехать в Америку?
Не знаю, хороший вопрос. Я думаю, имеет смысл ехать в Нью-Йорк, это какая-то, на мой взгляд, отдельная Америка. А так особого желания поехать туда у меня нет. Для меня Латинская Америка намного интереснее, чем Штаты, она гораздо самобытнее.
Москва или Питер?
Я думаю, Москва, потому что я тут живу, мне здесь нравится, мне здесь привычней. Хотя Питер… Я все время мечтаю, чтобы состоялся какой-то проект, который бы дал мне возможность там пожить какое-то время. Не просто пожить, ничего не делая, а именно поработать. Я думаю, это может случиться, определенно.
Ваше последнее выступление в Минске проходило на летнем фестивале под проливным дождем. Многие слушатели шутили в толпе о том, что Дельфин и дождь — идеальное сочетание. Вас прочно ассоциируют с вашим творчеством и называют самым печальным музыкантом российской сцены. Зря?
Дождь был дополнительным спецэффектом к тому, что происходило. (Смеется.) Получается, что не совсем печальный. Я люблю качественные, не «толстые» шутки, готов всегда посмеяться. А то, что меня заботит и тревожит внутри себя, — у меня есть возможность от этого избавляться, сочиняя то, что я делаю, и это отличный выход для подобных эмоций.